Глава 4
Мы вышли из метро вместе, не сказав ни слова. Она чуть впереди, не оглядываясь, а я — за ней, будто на поводке, невидимом и коротком. Рядом.
Я... я хотела Таню ненавидеть, а получилось — желать. Это... это очень стыдно и неправильно. И... я не знала — кто я теперь. Мне понравилась моя слабость... её страсть... всё. Мир закрутился, сместился вбок, вытек за границы нормального.
Моя коллега шла быстро, упрямо, как будто весь мир должен отступить перед ней. Её дом оказался рядом — сразу же, у метро, как она и говорила. Таня пропустила меня вперёд, медленно закрыла дверь и подошла.
— Раздевайся, — приказала, не повышая голоса.
— Я... я... — я растерялась, сбилась, смешалась... нет, я предполагала, но... вот так, сразу? Я даже не понимала свою реакцию — страх? возбуждение? Или... привычное облегчение, когда решают за меня? Я всегда была хорошей — для других. Не ссорилась, не спорила, уступала, слушалась. Лишь бы — тише, мирнее. А сейчас... всё сразу, как удар током. Глупая я, да?
— Даже не надейся, — криво улыбнувшись, Таня снизошла до грубоватого объяснения. — Давай свои лосины, простирну... я виновата, мне и устранять последствия. И это... моя одежда тебе не подойдёт... ничего, походишь голой — всё равно никого нет.
— Я могу сама, — я встрепенулась и попыталась перехватить инициативу. — Покажи где...
— Нет, — Таня спокойно и уверенно качнула головой. — Ты посмотри на свои пальчики... ухоженные... сейчас ещё стиралку включай. А я привыкла — быстро, под краном. Давай!
Не став спорить, я поставила сумку и тут же в прихожей стала быстро раздеваться.
— Куртку сними, дурёха, — принимая лосины, бросила Таня. И правда, зрелище было более чем странным: укороченная курточка прикрывала лишь рёбра, а ниже всё было открыто: живот, бёдра, лобок — голая, как на ладони. Словно не я, а образ из откровенного косплея.
— И это... — Таня замешкалась на секунду, — Кухня там! — Она указала рукой с зажатыми лосинами направление.
— Вино, сыр, нарезка — в общем, найдёшь. Сооруди, — сказала, как всегда уверенно, не сомневаясь в праве распоряжаться, и скрылась в ванной.
А я... я пошла. В одном топике, почти голая, босая, смущённая — и разгорячённая этим смущением. Пока открывала вино и нарезала сыр, меня не покидало ощущение, что подаю на стол не только закуски — но и себя. Как будто я тоже — часть угощения. Мне было стыдно — и в этом стыде я находила странное, но притягательное удовольствие.
Когда Таня вышла, всё уже было готово. Она села напротив — рукава закатаны, волосы растрёпаны, пальцы мокрые от воды — и потянулась за бокалом. Я... а я будто ждала, что она снова что-то скажет, решит — за себя... и за меня.
Первый бокал Таня выпила почти сразу. Второй — медленно, не мигая, глядя куда-то мимо. А потом — сорвалась.
— Дура я, — всхлипывая, говорила она. — Сколько денег угробила... Коучи, тренера, диеты, крема с коллагеном... всё это говно. Только и умеют, что обещать. А я — как лошадь: пашу, жру брокколи, потею... И всё зря.
Я открыла рот, чтобы что-то сказать — пожалеть? возразить? — но Таня не дала.
— А ты... ты перед глазами у меня всё время, — в её взгляде было что-то острое, почти больное, — У тебя задница, как на билборде. Надела лосины — и пошла. Пофиг, кто смотрит, что думает. Красотка!
Я не знала, что и сказать. Не потому что слов не было — наоборот, их было слишком много, но все не те. А молчание между нами уже не было пустым — оно звенело, пульсировало, жило.
— А я — тумбочка. Шкаф на ножках. Безнадёжная, — она вытерла лицо рукой. — И всё равно смотрю на тебя. Завидую. Мечтаю...
Пауза... долгая, Таня отвела глаза, а я... я боялась встретиться с ней взглядом. И вдруг поняла: в груди сжимается новое, тёплое, опасное чувство.
— Ну, зачем ты так? — меня как прорвало, — Просто... у тебя другой тип фигуры. Не приговор же! Прямоугольник — это просто геометрия, не приговор.
— Серьёзно? — хмыкнула она. — Спасибо, подруга, обнадёжила.
Мы обе засмеялись — нервно, горько. Но уже ближе, уже не чужие, уже перешли грань. Вместе.
Мне было её жалко... и приятно быть с ней. Эта женщина, недавно кричавшая, что меня ненавидит, вдруг открылась. Она мечтала о совершенстве, пыталась. Моё унижение ей ничего не дало. И я видела: она не так уж плоха. Лучше, чем думала о себе.
Когда в бутылке показалось дно, и разговор пошёл по кругу, я поймала себя на неожиданной мысли: а если... предложить ей себя? Не как жертву, нет. А как... утешение. А если позволить ей? Не мужчина же. Не измена, верно?
От одной только мысли мурашки побежали по телу... я понимала — или сейчас, или никогда... Танины прикосновения в метро разбудили во мне запретное... и пока оно не уснуло... я вот сейчас... нет... или да?
— Послушай, — сказала я осторожно.
— Слушаю, — вздохнула она, усталая и мягкая.
— Есть решение. Не идеальное, но... реальное.
Она вскинула брови:
— Ну?
— Ты не сможешь стать мной... как бы ты ни хотела. Согласна? — слова давались мне тяжело, даже голос мой звучал непохоже, со скрипом.
Таня пристально посмотрела на меня... забытая капля вина скатилась по её губе. И Танина рука сдвинулась на столе, едва-едва. Не коснулась — но уже почти. Я не убрала ладонь.
Она кивнула, медленно, в знак согласия:
— Продолжай.
Я облизнула внезапно пересохшие губы:
— Так вот... ты уже это поняла. Но... ты можешь получить...
Дальше я не могла говорить... сухость во рту подавляла. Я схватилась за пустой бокал, как за спасительную соломинку. Таня, поняв мои затруднения, быстро плеснула мне.
— Ну? — требовательно спросила она, подстёгивая. — Не тяни!
Я сникла, не в силах выдержать её ждущего взгляда. Такого откровенно открытого, но в то же время властного, строгого, требовательного... и прошептала чуть слышно, на пределе звука:
— Тело, которое тебе нравится... моё... может стать твоим.
Она моргнула:
— В смысле?
Какая она одновременно строгая и милая в своей растерянности, подумала я... моя Таня:
— Я не лесбиянка. Ты тоже. Но... тогда, в вагоне... ты довела меня до... ну... в общем, мне понравилось.
Мы обе захихикали — пьяно, стыдливо, немного по-детски.
— Мы можем быть близкими... без обязательного секса. Просто... ты можешь считать моё тело своим, заботиться о нём. Одевать как хочешь... или раздевать, быть рядом... наслаждаться им. Можешь гладить, расчёсывать, целовать... я буду младшей, послушной, ты — старшей, главной.
Таня долго смотрела на меня. Потом кивнула, принимая мой подарок. Меня.
— Ты добрая... необычайно... и милая.
Она коснулась моей щеки. Её рука дрожала. И в следующий момент мы уже целовались. Пьяно... взасос... странно, нежно и... правильно.
Поцелуй оставил на губах след её власти. Дыхание сбилось, но напряжение не спадало. Таня была в экстазе от факта обладания мной. Новая власть не пугала её, она была ей к лицу.
— Ты даже не представляешь… — проговорила она наконец, касаясь моего затылка и скользя вниз, по позвоночнику. — Ты не представляешь, как это… сладко обладать вот такой девочкой. Как я… хочу тебя беречь… украсть… запереть от целого мира. Чтобы никто, никому, никогда… только моя!
Я дрожала под её пальцами, но не от страха. От её голоса, от её желания, от того, что я, также, сильно хотела принадлежать — без остатка, без условий… чтобы она пользовалась мной как хотела.
Глава 5
— Раздевайся, — едва отстранившись, нетерпеливо сказала Таня.
Я почувствовала, как вспыхнули уши… замерла… вскинула брови… но я же хорошая?.. я… я сама предложила, а теперь что… назад?.. Воспитание сильнее здравого смысла… я должна быть вежливой… не скандальной… не трудной… всегда… как учили…
Таня, заметив моё смятение, мягко улыбнулась. Снисходительно, как взрослый, глядя на наивного ребёнка.
— Хочу рассмотреть мой подарок. Сейчас, при свете дня. Хочу видеть всё. А потом — в ванну. Поухаживаю… за своим телом, помою.
Я подчинилась, встала. Она сняла с меня последнее, что было, — топик. Я стала совсем обнажённой.
— Сладкая моя, гладкая, мягкая девочка, — возбуждая себя и меня, шептала она, облизывая пересохшие губы. — Хочу кормить тебя с рук, расчёсывать твои волосы, делать тебе маски… делать с тобой всё, что захочу! Играть как с куклой.
