Мне тридцать семь, а Марине — сорок пять. Эта разница никогда не исчезает, даже сейчас, когда я вспоминаю её молодое лицо, улыбающееся с портрета на свадьбе брата. Тогда мне было семнадцать, и она казалась мне недосягаемой, как взрослая женщина, красивая, немного строгая, но с тёплым взглядом, полным заботы. У неё были большие глаза, мягкие формы, голос, от которого хотелось слушать каждое слово. Я был подростком, и мои чувства остались где-то внутри, глубоко спрятанными под страхом быть осмеянным. Но они были.
Сейчас мне тридцать семь и мы уже не виделись лет десять. Жизнь унесла нас в разные стороны. Брат переехал с ней в другой город, Марина всю жизнь работала в школе, у них взрослая дочь Алиса - моя племянница. И вот, в один из тех дней, когда мы с женой Леной уже второй месяц обсуждали, куда поехать отдыхать, прозвучало это имя:
— Может, к Марине? У них же дача за городом. Никакого интернета, никаких соседей. Природа, тишина... И давно хотели навестить.
Я тогда промолчал. Только кивнул. Внутри всё перевернулось, но я не сказал ни слова. Слишком много воспоминаний, слишком много вопросов, которые лучше оставить без ответа. Хотя бы пока.
Дача находилась в трёх часах езды от города, в густом хвойном лесу, рядом с озером. Когда мы приехали, Марина стояла на крыльце в светлом платье, волосы собраны в аккуратный пучок, на лице чуть заметная улыбка — скорее формальная, чем искренняя. Она всегда была такой: сдержанной, немного холодной на первый взгляд, но знающая, как расположить к себе. Её дочь Алиса, высокая девушка с резкими движениями и задумчивыми глазами, мельком кивнула нам и скрылась в доме.
— Проходите, — сказала Марина, и её голос, до боли знакомый, пронзил меня, как вспышка далёкого света.
Первые дни прошли спокойно. Мы помогали раскладывать вещи, играли с детьми, гуляли. Лена и Марина быстро нашли общий язык, обсуждали детей, школу, проблемы воспитания. А я... я просто наблюдал. За тем, как Марина заваривает чай по утрам, как она поправляет выбившуюся прядь волос, как её взгляд иногда задерживается на мне на секунду дольше, чем нужно.
Она стала строже, если такое вообще возможно. Голос звучал уверенно, даже немного командирски. К Алисе она относилась с любовью, но с требованием порядка. «Ты же умная девочка, ты должна знать границы». Эти слова я слышал ещё в юности, когда она училась быть матерью и женой одновременно.
Иногда мы оставались наедине. По вечерам, когда Лена укладывала детей, Марина и я сидели на крыльце с кружками горячего чая. Разговоры были невинные, о погоде, о старых временах. Но в каждом её слове, в каждом взгляде сквозило что-то ещё. Что-то теплое, что-то опасное. И я чувствовал, как между нами начинает расти ниточка, тонкая, почти невидимая, но всё же существующая.
Каждый день становился немного длиннее, каждый вечер — немного жарче. И хотя никто ничего не говорил вслух, я понимал: что-то начинает меняться. Медленно. Неслышно. Как листья на деревьях, колыхающиеся перед первым ветром осени.
Дни шли, и чем больше я наблюдал за Мариной, тем отчётливее понимал: она из тех женщин, которые не теряют своей притягательности со временем. Напротив — годы будто только добавляли ей глубины, уверенности, какой-то внутренней силы, которая манила и пугала одновременно.
Она всегда носила простую одежду — льняные платья, хлопковые блузки, иногда старые джинсы, но даже в этом, казалось бы, скромном гардеробе чувствовалась её женственность. Особенно бросалась в глаза её грудь — полная, мягкая, как будто созданная для того, чтобы вызывать восхищение. Она двигалась спокойно, осознанно, ни разу не сделав ничего лишнего. Но каждый её шаг, каждый поворот головы заставлял меня невольно замирать. Это было нечто большее, чем просто физическое влечение. Это был странный, почти болезненный порыв — прикоснуться, услышать, увидеть её настоящую — ту, которую прячет учительница, жена, мать.
Однажды вечером мы остались вдвоём. Лена ушла к детям, Алиса куда-то исчезла с книгой, вероятно, в лес или к озеру. Мы сидели на деревянных стульях перед домом, на столе между нами дымилась заварка. Солнце медленно опускалось за сосны, окрашивая всё в тёплый золотистый цвет.
Марина потянулась, слегка выгибаясь назад, и в этом движении её грудь чуть качнулась под тонкой тканью платья. Я не успел отвести взгляд, и она заметила. Улыбнулась, но не зло, а скорее с лёгким удовольствием — как будто давно ждала этого момента.
— Ты такой же, как раньше, — тихо произнесла она, не сводя с меня глаз.
— Какой? — спросил я, стараясь говорить спокойно, хотя сердце уже билось быстрее обычного.
— Внимательный. Заметил — значит, не забыл.
Я не знал, что ответить. Она не осуждала, не отводила взгляда. Наоборот — держала его, словно проверяла на прочность.
В этот вечер мы заговорили о прошлом. О её свадьбе, на которой я так неловко пытался быть взрослым. Обо мне — каким я был тогда, каким стал теперь. И в её голосе, в интонациях, в паузах я начал различать нечто большее, чем просто воспоминания. Будто она тоже вспоминала то, чего никогда не говорила вслух.
Потом она встала, собираясь уходить. Её рука скользнула по моему плечу — коротко, но тепло. Прикосновение было случайным, но я почувствовал его до самых костей.
— Завтра покажу тебе огород, — сказала она, — если не боишься грязи.
— Если ты будешь рядом — не побоюсь ничего, — выпалил я, сам не ожидая от себя такой смелости.
Она замерла на мгновение, потом снова улыбнулась. Не ответила, но взгляд её стал другим. Ближе. Доверчивей. И когда она ушла, я долго сидел один, глядя на закат и понимая, что эта поездка может изменить всё. Возможно, уже начала.
Она пришла в сад рано утром, когда роса ещё не сошла с травы. Я уже был там — помогал брату чинить забор, который обвалился под тяжестью дикого винограда. Мы работали молча, как это часто бывает между мужчинами, которым не нужно много слов.
А потом она появилась. Марина шла по тропинке в коротком халате, завязанном туго под грудью. Под тканью, намокшей от утренней влажности, проглядывали очертания её тела — особенно выделялись полные, высокие формы, которые время не смогло уменьшить. На ней были старые тапочки, волосы растрёпаны после сна, но даже такая, без косметики, она была красивее любой молодой девушки, которую я знал.
— Кофе? — спросила она, держа в руках две кружки.
Брат поблагодарил и взял свою. Я тоже протянул руку, но Марина не отдала мне сразу. Вместо этого она немного наклонилась, чтобы поставить кружку на дощатый ящик рядом. Её движение было плавным, почти танцующим, и в этот момент халат распахнулся чуть шире, чем нужно. Я увидел. Не всё, конечно — всего лишь контур, мягкий изгиб, согретый утренним солнцем. Но этого было достаточно. Я замер. Даже дыхание задержалось.
Она почувствовала мой взгляд. Не осуждающе, даже наоборот — слегка улыбнулась уголками губ, будто нарочно провоцировала. Затем закрыла халат, медленно запахнув его одной рукой, и наконец посмотрела мне прямо в глаза.
— Позавтракаете — заходите. Нужно помочь с картошкой.
И ушла. Это было что-то большее, чем простое утро. Что-то важное. Я не мог отделаться от мысли, что она знала, что я увижу. Что хотела, чтобы я увидел. Или просто не боялась быть собой — женщиной, которая не прячет себя, которая уверена в своём теле, в своей силе.
Позже, когда мы остались вдвоём в огороде, она надела старую футболку, слишком тесную для её форм. Ткань натягивалась на груди, подчёркивая каждое дыхание. Она ловко работала лопатой, легко двигаясь, опираясь на руки, поворачиваясь ко мне то боком, то спиной. А однажды, нагнувшись глубже, чем обычно, она внезапно остановилась и, не оборачиваясь, тихо произнесла:
— Перестань смотреть так, будто боишься, что тебя поймают.
Я замер.
— Что ты имеешь в виду?
Она выпрямилась, вытерла пот со лба, наконец посмотрела на меня. Её глаза блестели — не от усталости, нет. От чего-то другого. Чего-то, что уже начало просыпаться между нами.
— Я давно это вижу. И не впервые, если честно. Когда мы только поженились с твоим братом... ты тоже смотрел. Только тогда ты был мальчишкой. А теперь...
Она сделала паузу, подходя ближе. Совсем близко. Почти вплотную. Я чувствовал её дыхание. Запах кожи. Лёгкую влажность после работы.
— Теперь ты мужчина. И тебе не нужно стесняться.
Она не дотронулась до меня, но в этом не было необходимости. Слова, голос, близость — всё говорило громче любого прикосновения. И в этот момент я понял: она не против. Более того — она ждёт. Как будто сама даёт мне разрешение. Медленно, осторожно, но всё же.
В тот вечер дождь начался внезапно. Сначала лишь лёгкая морось, затем — плотные струи, барабанящие по крыше и окнам. Мы все собрались в доме, пили чай, слушали треск старого радио, которое время от времени выдавало помехи. Лена играла с детьми в настольную игру, Алиса читала в углу, мой брат возился с лампой — она мигала, как будто не могла решить, светиться или нет.
А Марина сидела рядом со мной. Не слишком близко — но достаточно, чтобы я чувствовал тепло её тела. Она накинула на плечи тонкий кардиган, который едва справлялся со своей задачей: её грудь мягко поднималась при каждом вздохе, округлая, полная, такая близкая, что хотелось протянуть руку и просто коснуться. Она повернулась ко мне.
— Помоги мне в подвале, — шепнула почти беззвучно. — Там осталась заготовка на зиму. Не потяну одна.
Я кивнул. Никто нас не остановил. Подвал был в задней части дома, за маленькой деревянной дверью. Мы вышли под дождь, который уже лил как из ведра. Вода хлестала по лицу, волосы намокли за секунды. Мы спустились по скрипучим ступеням, и Марина закрыла дверь. Тут стало темно, только тусклый свет из щелей сверху освещал каменные стены и деревянные полки с банками.
